Письмо замирает в той точке, в которой мир утрачивает свои целостные очертания, в «тюрьме языка» не находится места прожитому опыту, а прозрачное зеркало личной истории покрывается паутиной трещин и разломов, в которых пишущий больше себя не узнает… Парадокс травматического опыта, идущего вразрез с классическими способами повествования — один из насущных вопросов в современной теории. Курс «Нарративы о травме в современной русской литературе» целится именно в эту проблемную зону. Поскольку травматические события уклоняются от репрезентации, а литература неустанно вырабатывает новые средства их представления, то травма в художественном нарративе становится осью напряжения, рассмотреть которую можно с помощью двух групп теорий — trauma studies и постклассическая нарратология.

Пожалуй, наиболее проницательно отношения травмы и нарратива определила Мария Степанова в известной главе своего роман(с)а «Памяти памяти» (2017). Фигурка фарфорового мальчика со сколами и трещинами, случайно найденная на антикварном развале, становится не только метафорой травмированной личности, уцелевшей в тисках истории, но и алефом, mise en abyme тщетных попыток присвоить эту травму нарративными средствами. Задумав сделать фарфорового мальчика финалом будущего романа и ответом на все вопросы, повествовательница случайно ее разбивает — так присвоенный опыт снова рассыпается на фрагменты, а травма противостоит традиционным попыткам придать ей целостный вид. И все же литература находит способы говорить о травме: фарфоровые мальчики из финала перемещаются на обложку, а сквозь паутину разломов в письме просвечивает то, что казалось невыразимым. И если «только травма делает нас из массового продукта — недвусмысленными, штучными нами» (М. Степанова), то литература становится пространством рефлексии над тем, как можно рассказать о «совокупности шрамов нашей коллективной души» (Ф. Анкерсмит).

Обращаясь к репрезентациям травмы в постсоветской литературе, слушатели и слушательницы курса будут размышлять о том, как письмо «запечатывает» травму (О. Васякина) и одновременно перестраивает идентичность; о том, можно ли «собрать себя из осколков чужого бывшего» (М. Степанова); о том, как травматические повторения готовят сцену для кровавых драм истории (В. Шаров), а вытесненные воспоминания заставляют искать новые способы уживаться с невыносимым прошлым (Е. Водолазкин); о том, как это прошлое взывает к долгу свидетеля и работе «прощателя» (П. Барскова), а гротескному ужасу войны и безумия противостоит эмпатия, чувствительность и сострадание (Л. Горалик). Попутно на курсе будут обсуждаться проблемы документа и свидетельства, памяти и забвения, архива и способов его переживания, нарративной эмпатии и рецепции.

Статья Ларисы Муравьевой «Mise en abyme in Russian Literature» в монографии «Handbook of Diachronic Narratology».